Никому поблажек не было

Когда началась война, Любови Чураковой было 12 лет. Она вместе с тремя братьями и родителями жила в Шлыках. Отец Михаил Дмитриевич работал председателем сельского совета. Его на войну забрали в первую очередь. А вскоре пришла похоронка...

Местный тятька помогал

-Мы, четверо детей, остались у мамы на руках. Я самая старшая, младшему было 2 годика, — рассказывает Любовь Михайловна. — Родом мы из Саломат. Весной решили переехать назад в свою деревню, в свой дом. У нас на усадьбе стая и сарай пустовали, и к нам колхозных куриц поселили. Меня заставили кормить их. Потом яйцо в Шлыки в ведрах на коромысле уносила, там заготконтора была. Через несколько месяцев мама настояла, чтобы куриц от нас забрали, так как нужно было в огороде садить.

И меня начали посылать на разные другие работы. Всех мужиков из деревни забрали, остались только женщины и дети. Подростки с 10 лет все работали, никому никакой поблажки не было. Мы кормили коров, телят, овечек, работали в поле. Из мужчин 70-летний старичок Архип Андреевич был, вот он в основном нами и командовал: показывал, как нужно в поле работать, как зерно разбрасывать. Мы с ведрами на веревочках на шее огромные поля засевали.

Архип Андреевич, его все местные «тятька» называли, во всем помогал: и лошадь запрячь, и, если что нужно, подремонтирует. Кроме него, еще одного мужчину в армию не взяли, он бригадиром был.

Работы было много: и животноводство, и землю обработать, и зерно посеять. Потом весь хлеб государству сдавали, а техники никакой, все вручную делали.

Любимые лепешки из гнилой картошки

В огороде тоже старались что-то посадить, корову держали. За лето нужно было 360 литров молока сдать. Если что-то оставалось, мама нам давала. Скотине, как и людям, есть было нечего. Чтобы хоть как-то прокормить своих и колхозных коров, крыши соломенные обдирали.

Люди ели в основном суррогат. Полевой хвощ (пистики) только появлялся, мы всей оравой собирать ходили. Тут же ели, чтобы хоть чем-то желудок заполнить.

По весне картошку на полях искали. Добрая попадется — только от грязи ее очистим и скорей есть. Гнилую домой принесем, очистим, на речке вымоем, пережмем ее в тесто. Потом лепешки пекли на сковороде без масла. Это самое вкусное блюдо для нас было — лепешки из гнилой картошки. Колоски, которые оставались под зиму, по весне собирали. Пшеничные сразу съедали, остальные у тятьки на мельнице перемалывали на кашу. Про сахар, конфеты или пряники мы даже и не знали.

Порой бывало, за весь день мама ничего достать поесть не сможет, мы вечером вчетвером ревем и она вместе с нами...

После войны тоже очень плохо было. Мы, девчонки, стали на лошадях работать с плугами. Лошадей кормить нечем было, они обессилили. Утром придем работать, а они встать не могут. Кое-как поднимем. Все равно выезжать надо: то пахать, то боронить, то мешки возить. После войны хозяйства потихоньку техникой начали снабжать.

Когда колхозы восстанавливали, всем досталось. Работали день и ночь. Носить было нечего, лапти с ног не снимали. Какие-нибудь ремухи намотаешь, промочишь и целый день ходишь. Архип Андреевич лапти плел, но на всех не успевал. У меня братья за 3 км, где липа росла, сходят, нарубят, начистят и идут к тятьке. Он им начнет заплетать, они продолжают...

Немецкий язык учить не хотели

В школу мы пешком за 5-6 км из маленьких деревушек ходили. Родители зимой старались маленьких детей на постой к кому-нибудь определить. Многие ребята так и не доучились — работать надо было.

Я в пятом классе была, когда нам немецкий язык ввели. Мы так все злились! Почти у всех в семье похоронки пришли, голодом ходили, а тут язык фашистский изучать надо.

Наш класс, 30 человек, забастовки устроил. Как немецкий язык ставили, мы все уходили из класса, или ребята столы подвигали к дверям и не пускали учителя. Уроки срывали, частушку даже сочинили: «Я немецкий не учу, потому что не хочу. Для чего стране советской изучать язык немецкий?» Мы все заодно были.

На выпускной одеть нечего было. Пошла в мамином платье, подпоясалась. Её же ботинки на каблучке со шнурками одела. Документы все равно получать надо было.

Учиться дальше в то время было очень сложно. В 1944 году мы с сестрой двоюродной пробовали поступать в Осинское училище на учителей. Пешком 15 км до причала добирались, тогда пароход «Джамбул» по Каме ходил. Поступить смогли только на дошкольное образование, но его получить мы не захотели. Да и, насмотревшись на студентов, поняли, что если идти учиться, деньги надо было тоже иметь.

У нас из деревни практически никто не поступил. Одного парня на завод обучаться взяли, там ему на станке глаз выбило. Он назад вернулся. А меня хотели направить в ремесленное училище в Пермь. Я даже медкомиссию прошла. Добираться до города нужно было на лошадях, но из-за непроходимости дорог так и не получилось. Потом очень жалела.

Сначала бригадиром, потом агрономом

Пришлось остаться работать в колхозе. У меня 7 классов образования было, грамотной считалась, назначили бригадиром. Очень тяжело было. И никуда не уедешь, так как паспорта забрали и не отдавали. Я в то время уже с мужем развелась и у меня дочь Надежда росла. Чуть позже меня в Осу учиться отправили. Занималась на отлично, старостой группы была.

Когда получила диплом, меня директор вызвал, говорит: «Ты зачем в колхоз пойдешь, иди дальше учиться на агронома». Я дома посоветовалась с мамой и братьями. Они согласились меня отпустить. Три года на агронома отучилась, меня снова директор вызвал, говорит: «Вот заявка пришла в Добрянку в колхоз, давай мы тебя порекомендуем». Я отказалась. У меня ребенок, а туда приеду — никого даже знакомого нет.

Вернулась в родную деревню, по направлению устроилась агрономом в Шлыковский колхоз. Объезжала поля верхом на лошади...

Потом второй раз вышла замуж, родила троих сыновей: Юрия, Сергей и Павла. Перешла трудиться на склад. Когда вышла на пенсию, работала учетчиком тракторной бригады.

...А люди ревели в голос

Хорошо помню, когда объявили, что война закончилась, на деревне такой рев стоял! Надо было радоваться, а люди все в голос ревели!

У нас в селении осталось только три многодетные семьи, где по четверо детей было. Матерей собрали в правлении, предложили им по два ребенка в детский дом отдать, чтобы остальных прокормить легче было. Две женщины сразу согласились, а наша мама сказала, что с ребятами решать будет. Пришла домой и говорит: «Ребятишки, кто поедет в детдом? Двоих можно отправить. Там ведь и кормить будут, и носить будет что». Мы все в голос: «Я не поеду», «Я не поеду...»

Она заревела, обняла нас. «Ну, — говорит, — будем вместе с голоду умирать». Так и не отдала нас. А четверо ребят уехали в детдом. Я их хорошо знала. Из одной семьи брата и сестру отдали. Они очень обиделись на мать. Ни один из них потом не вернулся назад, даже никаких вестей от них не было. Вторая семья тоже мальчишку и девчонку отдала. Парень даже не показался больше матери, девочка приезжала один раз, но очень обижена была.

Сейчас Любови Михайловне 93 года, она в здравом уме и хорошей памяти. Ходит на своих ногах и даже выполняет посильную работу. Живет в Частых с сыном Сергеем.